Неправильный батарианец. Часть I. Глава I

Круглолицый лысый человек со шрамом, пересекающим лоб, презрительно скривил тонкие губы:
— Мои люди подготовлены и обучены по тем же учебникам, что и отряды быстрого реагирования СБЦ, коммандер! Все будет тихо и быстро — нам не впервой осуществлять подобные операции!
Кѝно, координатор «Синих Светил», прибывший с нами на Крит, закатил глаза и возмущенно пожал плечами. После чего досадливо сплюнул, почесал щеку и неопределенно хрюкнул. Исполнив этот нехитрый ритуал, человек снова пожал плечами и направился в нашу сторону.
Моя группа расположилась в районе удаленной от основного, так сказать, ТВД стоянки, находящейся в «мертвой зоне» для внешних камер тридцатиэтажного отеля — главной достопримечательности Нового Крита. Расположенный довольно далеко от Систем Терминуса, на самом краю Траверса, Крит с давних лет — еще до появления людей на межгалактической арене — стал «курортом», «раем земным», по образному выражению Мака — единственного человека в моей команде. Я понятия не имел, что такое «рай», но с общим смыслом был согласен — для богатеньких и толстых бизнесменов всех рас и каст городок был весьма неплох. Хотя в плане захвата территории весьма паршивен — узкие улочки, высокие дома, множество переулков... Омега, лежащая на боку, короче.
За спиной раздался голос вышеупомянутого двуглазого члена группы. Я обернулся и секунду смотрел на пустое пространство на уровне глаз. Только через мгновение вспомнил, что имею дело с человеком, и опустил взгляд вниз.
Коротышка Мак, чье родное китайское — что это, племя? клан? каста? — имя было настолько длинным, что умещалось ровно в две с половиной строки идентификатора, сопя, исподлобья поглядел на меня:
— Почему мы каждый раз должны сводить татуировки? — на загорелой шее Мака выделялся светлый участок кожи, с которого недавно содрали верхний слой с рисунком.
— Таковы правила, ты знаешь, — я с трудом подавлял желание яростно поскрести саднившую руку, на которой тоже недавно красовался рисунок.
Я оставил на предплечье лишь один слой бинтов, и теперь это давало о себе знать — почесаться хотелось просто жутко. Чтобы загасить раздражение, я поочередно сдавил костяшки пальцев. Знакомый хруст и болезненное наслаждение от ощущения ноющих суставов вытеснили желание оцарапать руку сквозь бинты.
Пару внутренних глаз я прикрыл, давая отдых уставшему от палящего солнца зрению, пара внешних лениво наблюдала за чешущим в нашу сторону координатором.
— А вот я слышал, что у ребят на Омеге...
— Заткнись, Мак. Нашел, кого приводить в пример — «раздолбаев» с Омеги, — пресек жалобы человека турианец Донн, баюкавший на коленях тяжелую «Мотыгу». Подобными винтовками были вооружены все в группе — очень уж привлекла нас полуавтоматическая игрушка, навылет пробивавшая броню среднего класса с трех выстрелов. Что-что, а оружие люди делать умели. Только вот пользовались им через одно место...
— И действительно, — поддержал беседу Вэллин, неиссякаемый источник ехидства и сарказма на двух трехпалых ногах. — Я слыхал, что эти уроды огонь открывают прежде, чем разбираются в ситуации. Кроганы и то бо̀льший интеллект проявляют. Как правило. Некоторые. Единицы, — турианец лукаво подмигнул, что наверняка далось ему с трудом.
Мы все вместе прыснули, но конец дружеской беседе положил Боэр, до сего момента стоявший в стороне и, не иначе, размышлявший о вечном:
— А вот и наша дипломатия подоспела. Тебя опять послали в черные дыры Галактики, Кино?
Батарианец и человек всегда недолюбливали друг друга. В работе это не проявлялось, но Боэр никогда не упускал возможность поддеть Кино, напоминая о недостающей паре глаз или маленьком росте. Впрочем, двуглазый тоже не оставался в долгу, ехидно комментируя события Блица или неудавшийся теракт на астероиде Х-57. Короче, эталон любовных отношений, идиллия и полное взаимопонимание.
— Пошел к дьяволу, Боэр, — огрызнулся координатор, одновременно оборачиваясь ко мне. — Короче, карт-бланш дали местным «спецам», — на этом слове Кино чуть презрительно скривился, — а мы в резерве. Они собираются подойти через крышу и лестницы и начать штурм с отвлекающим маневром. В тяжелых бронекостюмах.
—Размечтались, — почти не раскрывая рта, бросил молчавший до этого Силус, турианский легионер-подрывник. — Их бронекостюмы еще на лестницах разворотят так, что даже кварианские бродяги не позарятся.
Кино пожал плечами. Мол, все все понимают, но таковы правила игры...
Попомнив недалекого командира местной полиции нехорошими словами на трех языках, мы разошлись. Я знал, что на доставившем нас челноке установлена небольшая голо-платформа, и предполагал связаться с Аратотом системы Бахак — сразу после отбытия с базы я получил сообщение от Шеньи...

— Принять звонок... Что у вас там? Ты же знаешь, я на работе, — над головой кружил миниатюрный двухместный «летун» журналистов, освещавший в прямом эфире захват человеческих заложников в отеле, и мне пришлось повышать голос, чтобы пробиться через гул его двигателей.
— Ты все так же краток и приветлив, Грун, — Шенья чуть выставила подбородок вперед, одновременно отклонив голову назад. Я засопел — среди нас, батарианцев, этот жест означал легкое пренебрежение и насмешку. Ну что ж, хорошо, что не в правую сторону...
— Так что случилось? — я решил не акцентировать свое внимание на тоне жены.
— У Хелланды скоро День рождения.
Я уныло опустил все четыре глаза. Взгляд уперся в гладкий, не по-армейски чистый металлический пол десантного челнока, в штурманской кабине которого я сидел, скрестив ноги и пригнув голову, потому что потолок «десантника» буквально давил на плечи, заставляя сутулиться. Кто убедил Дел’Серу поставить стандартным «малым летательным средством для доставки личного состава на место непосредственного проведения оперативных мероприятий» челнок для людей? Средний батарианец на голову выше долговязого, по их меркам, человека. Какому только идиоту пришло в голову отдать Предел им, вместо того, чтобы по праву передать его нам? У них же в два раза меньше глаз и в четыре — ноздрей. И мозгов соответственно.
— Я помню. Я пришлю ей письмо и постараюсь...
— Только не копируй эти, — Шенья, виртуозно обращаясь с интерфейсом, вывела на экран три текста. Все они начинались с «Хелланда, сегодня твой День рождения, и я очень сожалею, что вынужден быть в командировке, когда тебе уже...»
Шекти*! Я пропускаю четвертый — четвертый! — день рождения своей дочери. Не сдержавшись, я прикрыл рукой внешние глаза и скрипнул зубами. Недолго и без семьи остаться...
— Шен, не нужно мне напоминать об этом. Все-таки Хелланда — моя дочь, и...
— А еще, — снова перебила жена, — у нее через неделю «дах-тан», — и снова все ее четыре глаза, по которым, помнится, я сходил с ума, издевательски уставились на меня, без всякой там теплоты, которой вроде как полагается присутствовать у любящей жены.
«Дах-тан». Ну да. Это замечательное время, когда юный батарианец поднимается ступенью выше в кастовом обществе, получает личного раба и возможность выбирать свой путь в жизни, я провел в чуть менее замечательном учреждении. В учреждении, где кормежка — стакан амакана** и чашка разбавленной им же синтезированной каши — три раза в день, построение перед смотрителем с утра пораньше и трудовые исправительные работы на благо и во имя Батарианской Гегемонии являлись такими же привычными делами, как и «несчастные случаи с летальным исходом» каждую вторую ночь.
Но минуточку. Хелланда еще не достигла возраста, когда наступает «переходный период». О чем Шенья?..
— Как это «дах-тан»? — вынырнув из сентиментальных воспоминаний детства, я снова сфокусировался на изображении жены. — Ей же всего пятна...
— Ей уже семнадцать, Грун, — ого... — Со мной уже связывались друзья, родственники... — кажется, Шенья больше не злилась на меня. В голосе слышалась лишь меланхолия с нотками грусти. — Твои родители приезжают. Только как мне объяснить дочери, что ее родной, шекти, отец не приедет, предпочтя дню рождения ребенка полувоенные незаконные операции?
— Она не ребенок... — невнятно промычал я, лихорадочно вспоминая, какого же точно числа у Хелланды «дах-тан»...
Попытка увильнуть не удалась.
— Плевать, Грундан! Когда ты наконец оставишь свои шпионские штучки и вернешься домой? Или тебе легче проводить время с шлюхами в баре, когда ты «на задании»?!
— Шенья, успокойся! — во мне разжегся потухший ранее огонек злости. — Я. Не. Обсуждаю. Свою. Работу. Ни с кем. Включая. Тебя. Эта тема закрыта.
Мы помолчали. Шенья смотрела на меня с все той же легкой печалью. За ее спиной виднелась широкая терраса, на которой кто-то копошился. Рабы, конечно.
— Кстати. О рабах. Ты уже подобрала служанку для Хелланды?
Рабы... праздник для каждого батарианца. На «дах-тан» юный член общества получает личного слугу на всю жизнь (формально, конечно, на всю; как правило, слуга живет всего семь-десять лет). Слуга бегает за ним, выполняет все желания и прихоти. В итоге, вместо того, чтобы окончить Институт батарианского герба и стать солдатом, новоиспеченный гражданин Гегемонии, изнеженный ничегонеделанием и не способный клапаны на обуви зафиксировать самостоятельно, становится офисным овощем — торгашом, профессиональным лицемером, бизнесменом, секретарем...
Слава тюремному надсмотрщику Джату, выбившему из меня всю эту дурь. Выбившему в прямом слове — ногами, руками и крепким лбом сержанта-инструктора. Тогда его фраза «ты еще вспомнишь меня добрым словом, тварь мелкая» звучала издевательством, особенно на фоне получасовой экзекуции, за которую я поклялся отомстить. После выхода на свободу я понял, как ошибался. Кем бы я сейчас был, утопая в мягком кресле с ворохом торгашеских договоров в одной руке и стаканом эля — конечно же, услужливо поднесенным рабом — в другой? И думать не хочу...
Шенья в первый раз за весь разговор позволила себе легкую улыбку. В груди отчего-то защемило. Когда-то она так же улыбалась мне, расставаясь после ночных прогулок по живописным местам Кар’Шана, разговаривая со мной, давая согласие на предложение выйти замуж... когда я последний раз видел эту улыбку? Ее не было, даже когда я вернулся на Аратот после длительной командировки. Видимо, понимала, что это не в последний раз, и смирилась.
— Да, Грун. Только не рабыню. Раба. Это молодой... — что-о-о? — молодой... — Шенья запнулась. — Человек...
С полминуты я переваривал услышанное — медленно, вдумчиво и тщательно. Поверьте, меня нужно очень, очень сильно удивить, чтобы я размышлял над чем-то, не относящимся к заданию, более пяти секунд.
Человек. Два глаза, уродливый отросток между ними, среднестатистические сто восемьдесят сантиметров (в лучшем случае) и зашкаливающая за грань уверенность в том, что все остальные — батарианцы и турианцы в особенности — обязаны вылизывать им пятки. И мало того — мужчина! Задери меня кроган, Гегемония станет демократической республикой, если я позволю семнадцатилетней дочери, представителю средней, но очень уважаемой на Аратоте касты, иметь в служках раба-человека! Едва обрисовав себе сложившуюся ситуацию, я уперся ладонями в холодный пол, но многочисленные кнопки на панели управления все равно нехорошо завертелись перед глазами, картинка смазалась... Вот они, недостатки одновременного зрения!
— Грундан? — кажется, жена забеспокоилась. Только за мое ли самочувствие? — Я понимаю, что тебе это кажется странным... — о да-а, мягко говоря, чрезвычайно странным! — но Хелланда так упрашивала, поэтому я решила, что ты не будешь против... — поразительно логичный вывод...
Дальше я не слушал. И так допустил ошибку, позволив личным проблемам занять в сознании пространство больше дозволенного. Что бы ни говорил Кино, в захваченный отель мы войти обязаны. Пора заканчивать — а с возникшей двуглазой домашней проблемой я разберусь позже — с чувством, основательно и качественно — благо, экзамен по анатомии инопланетных рас в учебном центре правительственного спецназа я сдал на «отлично».
— Завершить разговор.
Интерфейс переговорной программы закрыл окно, мгновенно обрубив оправдательную речь Шеньи.

Критское солнце палило нещадно. Я зажмурился, выходя из челнока, и получившаяся физиономия явно не воодушевила Мака, топтавшегося в сторонке.
Я пытался досчитать до двадцати, не сбиваясь, но получалось не очень удачно — едва представив себе человека в своем доме, сжимал кулаки в бешенстве.
— Командир! — Мак, щелчком отправив в полет тлеющую бумажную трубочку с вонючей сыпучей смесью внутри, прислонился спиной к светлому борту челнока рядом со мной.
— Чего? — яростно сдавив до хруста суставы пальцев, огрызнулся я.
— Кино хотел тебя видеть. Он в нашем отдельном модуле. И еще... — губы человека — ох, как же меня бесит само это слово, на всех языках и диалектах! — искривила пренебрежительная усмешка, — лейтенант Конрад со своими людьми идет на штурм через двадцать минут...
— Пусть идут, чтоб их всех там положили, — проворчал я. Кино, мгновенно сменив саркастически-шутовской тон на серьезный, прищурился:
— С женой проблемы? — дождался мрачного кивка и продолжил: — Не загружайся, шеф. Это все неважно. Забудь сейчас об этом, иначе «сядешь на паром»***. Помрешь, проще говоря.
— Знаю. Ладно, философ, спасибо за попытку утешить вышестоящее начальство. Отмечу в рапорте.
Мак серьезно — что ему вообще несвойственно — кивнул и чуть наклонил голову влево, приложив пальцы к щеке. Не обратив на него внимания, я застучал тяжелыми ботинками по асфальту, ища взглядом сборный модуль-штаб.
Только через несколько минут мне пришла в голову неожиданная мысль — откуда человек знает язык жестов батарианцев? Конкретно этот жест — голова влево, пальцы у щеки — выражавший среди товарищей по общине уважение, сочувствие и готовность помочь?..

Выходя из штабного модуля Кино, я чувствовал себя, мягко говоря, растерянным. Ибо вводная, полученная мною от координатора, кардинально меняла весь план действий, уже составленный оперативно-тактической группой. Даже о Шенье думать забыл.
Разумеется, я понимал, что саларианцев в отеле ничто не спасет — их участь предрешена, и статус-кво скоро будет восстановлен, но все равно есть в этом что-то... неправильное, определенно есть.
Погруженный в размышления, я налетел на одного из людей лейтенанта Конрада — они выделялись черной униформой со светоотражающей надписью «Полиция» на спине и длинноствольными, совершенно бесполезными в замкнутом пространстве, винтовками устаревшего образца. Я решил не извиняться — вот еще! — и аккуратно обойти пострадавшего сторонкой, когда увидел его глаза, взгляд которых был прикован к небу. В них отражался ужас.
— Ракета! — заорал дурным голосом полицейский, обнажив в вопле жалкое подобие зубов — будто расколотые надвое бело-желтые толстые пластинки, обрамлявшие розовые губы.
Сработал отточенный рефлекс — мозг еще обрабатывал информацию, а руки уже швыряли человека на землю, голова вжималась в плечи, мышцы ног напрягались, отталкиваясь от земли — словом, в такие моменты тело отделялось от разума, полностью отдаваясь во власть инстинктов. Что ни говори, а рефлекс подобен биотике — если их упорно и постоянно тренировать, то они могут спасти жизнь тогда, когда для раздумий и взвешенных решений слишком мало времени.
Прижав колени к животу и закрыв руками голову, я вжимался в землю, ожидая ударной волны от взрыва. Разумеется, мне было страшно. Готов спорить, всем было. Ни спецподготовка, ни препараты, ни тренировки не способны полностью лишить разумное и умное существо, к каковым я себя небезосновательно причислял, страха. Спецназ и профессиональные контрактники — будем откровенны, господа, вокруг нас полно «непрофессиональных»... — тоже боятся, но их учат гасить страх. Нет, не подавлять его, не выбрасывать из головы, словно термоячейку из охладительного отсека — именно подавлять, сжимать до небольших размеров, закрывать его в специальной клеточке разума, оставляя остальное сознание кристально чистым и ясным. Но он никуда не уходит. «Вырой себе яму руками, зубами, вырой, спрячься в ней! Спрячься или беги подальше!» — естественный и зачастую сильнейший порыв. Именно с этого и начинается паника, скажем, при катастрофе — гражданского, неподготовленного субъекта либо парализует, либо бьет по мозгам так, что он сломя голову бежит куда угодно — под пули, на минное поле, в опасное болото, в рушащееся здание. Мне, понятно, пришлось силой воли прижиматься к земле, но, с другой стороны, и бежать куда-то не хотелось ну ни капельки...
Взрыв репортерского «летуна», кружившего на уровне верхнего этажа отеля, напоминал громкий хлопок. Кумулятивно-осколочный гранатометный выстрел сдетонировал в кабине, где сидели юная — девятнадцать лет, как позже выяснилось — репортер местного новостного канала с автоматической камерой и пилот. Метко положили, надо признать — не каждый влепит из гранатомета по движущейся юркой, почти игрушечной, «птичке». Маленький летательный аппарат развалился на глазах и мелкой грудой металлолома полетел вниз. Вполне ожидаемый результат прямого попадания — попробуйте-ка из крупнокалиберной снайперской винтовки выстрелить по пыжаку — от бедняги один хвост да когти останутся. Энергия кумулятивной струи наверняка практически продавила корпус летуна, а разлетевшиеся осколки превратили все находившееся внутри в решето. Безусловно неприятная, но, рационально рассуждая, быстрая смерть...
— Сукины дети! — еще один вопль заставил меня наконец поднять голову. Взгляд на мгновение задержался на дымящейся бесформенной куче, но тут же сфокусировался на вскочившем полицейском. Полный бессильной злобы и ярости, тот уже поднимал в сторону отеля короткоствольный пистолет-пулемет. С такого расстояния по мелким окнам? Наивный...
Я прижал его оттопыренный палец, уже готовый лечь на спусковой крючок, к ствольной коробке и коротко ударил по запястью. Рука разжалась, пистолет-пулемет с хлестким треском упал на нагретый асфальт.
Тут же налетели его коллеги, видимо, решив, что на фоне печальных событий у нас разыгрался расовый конфликт.
— Все, все, все! — я отошел от полицейского, примирительно выставив ладони.
— Козлы! Ублюдки! Сукины дети! — двое полицейских перехватили под руки взбешенного полицейского и куда-то сноровисто поволокли. Показалось, или и в самом деле сквозь проклятия доносились истерические всхлипы?..
Третий буркнул несколько слов в шипящую рацию и бросил на меня короткий взгляд. Достав все те же вонючие бумажные трубочки, человек автоматически протянул пачку. Я отрицательно качнул головой:
— Излишне впечатлительный?
Курильщик скосил на меня прищуренные глаза. Пальцы слегка дрожали, и при затяжке вздохи часто-часто следовали друг за другом, словно торопливо выпущенная из винтовки очередь.
— Сестра — репортер. Была.
Расправившись с подожженной бумагой в десяток жадных затяжек, полицейский направился в штаб. Бросив взгляд на беснующуюся, охочую до чужих трагедий и чужого горя толпу зевак, сдерживаемых полицейскими, я сплюнул и отправился на поиски укромного местечка. Мне требовалось выйти на связь с тем, кого заочно я уже невзлюбил.
Спасатели не бросались на поиски выживших при крушении. Мед-эвак отряд не двигался с места. Пожарные оставались на своих местах. Все понимали — бесполезно...

— Майлон? — усилитель звука в комлинке позволял говорить практически шепотом без потери качества.
— Кто говорит? — принадлежащий саларианцу голос был бесстрастным и ровным — ни намека на подозрение и напряжение, хотя, ручаться можно, они точно присутствовали. Просто обладатель голоса умело гасил эмоции. Насколько саларианец, с его-то метаболизмом, умеет их гасить...
— Это неважно. Не отключайтесь. Я действую в ваших интересах.
Выбрав место подальше от штаба контртеррористической полицейской группы под тенью деревьев, я приказал своим обеспечить мне чистую от всяких зевак и любопытных зону. Бойцы исправно контролировали всех подходы ко мне, заворачивая обратно подошедших слишком быстро.
— Повторяю вопрос: кто вы?
— Повторяю ответ: это неважно. Слушайте меня. Через 13 минут местное контртеррористическое подразделение начнет штурм с трех направлений. Две атаки будут отвлекающими, третья ударит вам в спину.
— Почему я должен вам верить? Откуда я знаю, что вы не пытаетесь меня обмануть? И откуда вы, Джаэто вас раздери, знаете мое имя? — саларианец, командир — главарем язык не поворачивается его назвать, уж слишком профессионально действует группа — захвативших отель боевиков, начал терять терпение.
— Вы Майлон Странака, бывший оперативник 3-го диверсионного полка Группы специальных операций саларианского правительства, в звании капитана. С недавних пор — «вольный стрелок». Специалист по диверсиям, терроризму, контртерроризму, снайперской стрельбе, ближнему бою...
— Заткнитесь!.. Ладно, что вы хотите?
— Хочу, чтобы вы остались в живых, — я помолчал.
Реакции не последовало — собеседник ждал, когда я продолжу.
Признаюсь, чтобы выдавить следующую фразу, мне пришлось приложить усилие:
— И вы должны полностью уничтожить спецгруппу полиции. Я вам в этом помогу.

Примечания:
______________________________________________________
* шекти — экспрессивное выражение, аналог «проклятье» или «черт»;
** амакан — вязкая безвкусная жидкость, аналог воды;
*** «сесть на паром» — досл. перевод английского идиоматического выражения «to take the ferry» — «умереть; отправиться к праотцам»;
p. s. все слова батарианского языка являются полнейшим вымыслом и результатом долгого «курения» известных батарианских имен и прочих названий. Стимулом послужило отличное произведение «Инцидент» ARM’a, за что ему благодарность!

 

Отредактировано. SVS