Карма. День третий. Осознание

— Тебе налить чего покрепче, красавчик? — спросила миловидная девушка-бармен, закончив протирать стойку.
Турин, поудобней устроившись на стуле, ответил:
— Да. Батарианского эля, пожалуйста.
— О, да тут все серьезно, — с улыбкой ответила девушка и, вытащив из-под стойки емкость с напитком, принялась наливать его в только что протертый ею стакан. — Проблемы на личном фронте?
Турин отрицательно помотал головой. Взяв стакан и сделав небольшой глоток, он заметил, что бармен все еще испытующе смотрит на него в надежде получить ответ на свой нескромный вопрос.
— Скорее, на деловом, — сказал дрелл, чтобы хоть как-то удовлетворить любопытство бармена.
— Завал на работе? — девушка, кажется, не собиралась успокаиваться.
— Можно и так сказать. Скажем, неудачная сделка, — сказав это, Турин сделал еще один глоток.
— Ясно, ясно, — кажется, банальный ответ разочаровал бармена: ей, очевидно, хотелось ярких подробностей и динамичного сюжета, а ее так грубо, можно сказать, отшили. — Ну, если что, свистни — я рядом, — она снова улыбнулась, но на этот раз как-то натянуто, и подошла к турианцу, сидевшему на другом конце барной стойки.

   Что интересно, сказав про неудавшуюся сделку, Турин, собственно, никого не обманул: действительно, буквально полчаса назад он с Сириусом присутствовал на оговаривании различных аспектов продажи корабля с покупателем — им оказался предприимчивый волус, для которого смысл жизни состоял только в выгодной продаже. Хотя нет, не только — еще в выгодной покупке. Одним словом, ходячий стереотип, который еще и ни в какую не соглашался на предложенные условия, стараясь все — от стоимости товара до сроков перехода его в собственность покупателя — изменить в свою пользу. Такой подход, разумеется, не смог бы удовлетворить вторую сторону, и когда Турин шел с Сириусом по улице уже после неудавшегося совещания, турианец не в самых лучших красках описывал своего покупателя: в его речи то и дело мелькали выражения вроде «вредный карлик», «аммиачный комок» и «жадность во плоти». Это не могло порадовать дрелла, и он при первой возможности отделался от Сириуса, который к тому времени плавно перешел к смакованию всех подробностей плана завтрашнего предприятия. Сбежав от своего коллеги, Турин направился прямиком в ближайший бар, где и сидел теперь, поглощая эль.

   Как бы волус ни старался сбить цену на корабль, она все равно оказалась бы намного выше цены жизни. Огромная груда металла, хочешь ты того или нет, обойдется как минимум в несколько сотен тысяч кредитов. «Кстати, где же все-таки они сцапали эту махину?» — промелькнуло в голове у Турина. А вот цена — высшее достижение мироздания, жизнь разумного существа, хоть и варьируется, но, например, на Омеге обычно не превышает тысячи кредитов. А иногда оценивается еще ниже. А иногда доплачивать приходится тому, кого жизни лишают. Дрелл своими глазами видел, как молодой девушке пришлось заплатить огромную цену за то, что у нее отняли самое главное — ее собственную жизнь, полную надежд и устремлений. Ей пришлось заплатить несколькими минутами истязаний и пыток. А ее возлюбленный расплачивался за ее жизнь до сих пор — даже сидя в баре и потягивая дешевое пойло.

   Да, жизнь ничего не стоит. Когда к этому выражению добавляют наречие «сейчас», главная истина жизни превращается в брюзжание. Основная трагедия всех цивилизаций заключается в том, что жизнь никогда ничего не стоила: достаточно открыть сводку новостей любой планеты — под километровым слоем грязи редко когда удается найти что-нибудь если не позитивное, то хотя бы нейтральное. У людей есть пословица «Человек человеку — волк». Так вот, эта характеристика подходит ко всем обитателям Вселенной, какими бы доброжелательными они ни казались на первый взгляд. В любом при желании можно откопать массу червоточин, а у некоторых эти самые червоточины вытесняют личность и заполняют образовавшуюся пустоту. Получается одна сплошная червоточина — ходячий комок гнили.

   Второй из них был саларианцем — как и все свои собратья, высоким, стройным и суетливым. В отличие от своих дружков, он был одет довольно представительно — белые туфли и белый же костюм, явно стоящий не малых денег. Его вполне можно было принять за благопристойного жителя даже не Омеги, а Цитадели, если бы не одна отличительная черта — у саларианца отсутствовал левый глаз, а пустая глазница была прикрыта повязкой. И ладно бы, если это была опрятная медицинская повязка, ан нет — белая ткань была вся покрыта коричневыми пятнами, которые в местах подтеков покрылись нехорошей коркой. Внешний вид этой повязки наводил на не самые приятные мысли о происхождении подтеков.

   И эта дрянь порвала ее футболку… Это был болевой порог, высшая точка. Что бы ни происходило после этого — все неважно. Хуже уже не будет. Этот ублюдок разорвал ее футболку. В клочья. Своими суетливыми конечностями он сперва растянул ее воротник, а затем раскроил футболку напополам. Хуже уже ничего не может быть. Как он мог? Как эта мразь могла так поступить? И то, что потом этот саларианец отрезал Турину два пальца, уже ничего не значило. Никакая боль не могла быть сильнее той боли, вызванной осознанием этого простого факта:

он порвал ее футболку…

   Турин допил эль и был в раздумьях, заказать ли ему еще алкоголя или расплатиться и пойти домой. Поразмыслив над этим где-то с минуту, он все-таки остановился на втором варианте и подозвал бармена, которая с увлечением болтала о чем-то со своим новым клиентом — им оказался огромный даже по меркам своей расы кроган.

— Что, уже уходишь? — спросила девушка, подойдя к своему молчаливому гостю.
— Да, вот решил расплатиться, — Турин уже собирался вставать.
— И все-таки ты какой-то слишком уж грустный. Не хочешь добавки за счет заведения? — очевидно, девушка все еще хотела хоть как-то разговорить дрелла.
— Нет, правда не надо, — с этими словами Турин наконец-то расплатился и зашагал по направлению к выходу.
— Приходи еще, красавчик! — крикнула бармен ему вслед, а затем опять вернулась к крогану, который уже начинал скучать за неимением собеседника.


   Турин шагал по оживленному коридору в сторону своих апартаментов. Он решил, что сейчас лучше прилечь, чем ходить без дела по злачным местам; как-никак завтра предстояло серьезное, если можно было его так охарактеризовать, дело, и дреллу нужно было выспаться, и к тому же Турина мучили плохие предчувствия. Они, однако, не были связаны с завтрашним преступлением. Турин беспокоился по совершенно другой причине: ему казалось, что на него плавно и необратимо наступает приступ депрессии, а это означало, что воспоминания о том страшном вечере разгорятся с новой силой и повлекут за собой непредсказуемые последствия: именно во время одного из таких приступов Турин совершил свое последнее на тот момент убийство.
 
   Все происходило стремительно, по принципу цепной реакции: депрессия порождала воспоминания, воспоминания порождали беспросветную грусть, преобразующуюся в слепую ярость и вспышки гнева. Все это приводило к тому, что Турин становился практически неуправляемым и мог совершить любой безрассудный поступок без оглядки на последствия — собственно, он и не осознавал, что совершает те или иные действия. Последний приступ был очень тяжелым и в очередной раз чуть не заставил дрелла покончить с собой. После этого прошел ровно месяц…

   Вечер. Лабиринты коридоров Омеги. Они в обнимку идут по улице. Ее длинные черные волосы пахнут медом. Он обнимает ее за талию. Она смотрит на него, как всегда, проницательным и вместе с тем доверчивым взглядом и говорит:
— Ну ты же не собираешься потом возвращаться к себе один? Время-то уже позднее…
Ее яркие зеленые глаза излучают, кажется, все светлые чувства, что есть в этой Вселенной. Он прижимает ее к себе еще крепче, нежно целует в лоб и отвечает:
— Ты предлагаешь остаться у тебя? Мне кажется, даже на улицах Омеги в это время суток безопаснее.
Она снова смотрит на него своими глазами, улыбается и кладет свою голову ему на плечо.
— Мне казалось, ты любишь опасности.
Он улыбается в ответ, прижимается к ее голове, чтобы еще раз ощутить запах ее волос, и еще крепче обнимает ее. Они сворачивают в очередной переулок…

   Турин обнаружил себя стоящим прямо посреди коридора. Видимо, он остановился в тот момент, когда воспоминание целиком захватило его разум. Прохожие подозрительно и словно с осуждением косились в сторону застывшего на одном месте дрелла. Хорошо еще, если он молчал — воспоминание могло обернуться еще и словесным описанием увиденного. «Нужно уходить отсюда, пока кто-нибудь всерьез не заинтересовался мною», — эта мысль словно заставила Турина сдвинуться с места и быстрым шагом начать удаляться в сторону… Кстати, куда он шел? «А, впрочем, неважно. В квартиру сейчас нельзя — можно сделать только хуже», — приняв это решение, Турин свернул налево в какой-то незнакомый ему узкий проход.

   Место создает внешний облик своих обитателей. А сильное место засасывает их в себя. И дело тут не в размере места — даже узкое пространство местных переулков обладает этим интересным свойством. Только в случае с Омегой «поглощение» имеет несколько иные последствия, чем, например, на Цитадели. В титанических размеров лепестках этой огромной станции индивид просто-напросто исчезает. Размер и масштабы места расплющивают его, делая невидимым для остальных. Можно считать себя королем Цитадели и кричать об этом на каждом углу — никто не услышит. Если же ты объявишь себя повелителем Омеги — об этом узнают все. И дело тут не в Арии с ее армией. Такие места, как эта станция, засасывая своих обитателей, не раздавливают их — размеры не позволяют, а превращают в элемент декора, делая частью своего пейзажа. Жители Цитадели со временем превращаются в ничто, обитатели же Омеги — в нечто. Нечто, необходимое станции для продления собственного существования, но абсолютно лишенное разума и воли. Да, каждое место — как большой пульсирующий организм, питающийся личностями.

   Его было невозможно не заметить. Кроме саларианца в проулке никого не было. К тому же он был мертвецки пьян или, как вариант, накачан препаратами — его шатало из стороны в сторону, он постоянно спотыкался и временами чуть не падал. Но самым заметным пятном в его образе была одежда — этот субъект был одет в дорогого вида белый костюм, который, вероятно, еще около часа назад был белоснежным, но теперь оказался словно вывалянным в пыли.

   Турин остановился как вкопанный и безотрывно следил за саларианцем. Недавнее воспоминание лишний раз взбудоражило его чувства, и жажда мести с новой силой охватила его. Странно, но в тот момент слепая ярость не овладела Турином, чего, казалось, следовало ожидать — напротив, он был предельно собран. Почти бегом он зашагал по направлению к шатающемуся саларианцу, попутно засовывая руку во внутренний карман плаща. Максимально приблизившись, он одновременно сильным рывком развернул свою жертву лицом к себе, выхватил пистолет и прижал его ко лбу ничего не понимающей жертвы.

   Повязки не было. У саларианца было два глаза — два совершенно здоровых больших глаза. Турин медленно опустил пистолет, а его новый знакомый в свою очередь с громким и неприятным звуком вырвал прямо под ноги дреллу. Вытерев рот тыльной стороной рукава, он пробормотал нечто невразумительное, видимо, извиняясь:
— Мя… от… Очень! Очень звинит. Тут… — он, кажется, совсем не осознавал, что происходит. По крайней мере, оружия в руке Турина он точно не заметил.

   Турин смотрел на это жалкое существо одновременно с презрением и разочарованием. А чего он, в общем-то, ожидал? То, что повязки нет, можно было заметить сразу. И вообще, мало ли на свете саларианцев в белых костюмах? И не могла судьба преподнести ему такой подарок: Турин уже давно выяснил отношение этой самой судьбы к его личности. Ну не могло получиться, чтобы ублюдок, лишивший его двух пальцев, а его девушку жизни, вот так, ни с того ни с сего оказался прямо перед Турином в таком беспомощном состоянии. «Беспомощный… А в этом слове что-то есть», — дрелл еще раз с отвращением взглянул в лицо саларианцу, который продолжал что-то бормотать, затем сильным толчком опрокинул его и зашагал дальше по переулку, на ходу убирая пистолет на место.

   Дело приближалось к вечеру. А Турин углублялся все дальше и дальше в лабиринты коридоров Омеги и собственного разума.