Творческая колонка Еретик aka Thelema

Глава 3. ГОРОД ГРЕХА.

Неспокойная ночь – болезненная судорога,
Суррогатного дня намёк.
Чьи-то шаги в гуле машин.
Пульс догорал. Истёк.
Визг голосов батогом мозг бичует -
Плата за сладкие сны.
Оргазмические стоны заменили дыхание.
Будем к себе честны.
Неспокойная ночь – крик.
Болезненная судорога.
Чаша терпенья полна до краёв.
Сон бежит в дальний угол.
Сизые клочья ласкают мне кожу.
Возьму ещё сигарет. Сяду на пол.
Тварь, на кого ты похожа?...

Я убегала от мира, от солнца, от всего, что причиняло мне боль. Ярко - красный, беспощадно-палящий шар дневного светила гнал меня по грязному снегу, по бесконечным улицам, по смердящим переходам... Снег слепил меня, впиваясь миллиардами сверкающих кристаллов под опухшие веки. Золотые волосы уже давно превратились в серо-чёрную паклю.
В этом мире я блуждала на ощупь, словно в непроглядном мраке. Ослепшая от одиночества и горя, я остановила свой безумный бег в пропасть. Нелепая мысль родилась так внезапно :
«Ты осталась одна в огромном городе, в хаотичном движении его обитателей. Ты потеряла всё. Значит, теперь я должна сделать свой последний выбор».
Мир зачастую жесток. Жизнь не раз выплёвывала меня в разные, казалось бы, неразрешимые ситуации.
«Ты сильная, тебя такой запланировали!»
Надеюсь, я нужна этому миру, ведь ничего в хотя бы мельчайшей степени замечательного я не совершила. Я многое потеряла, многое обрела, заработала бесценный опыт для некоторых ситуаций, поняла, что никогда не смогу учиться на чужих ошибках. Горько лишь раскаяние в своей уверенности, что творишь добро, не желая горя и неприятностей.
Что ж... дорога в ад тоже выложена благими намерениями. Мир невозможно переделать, людей нельзя изменить, идеала нет, но я ,в который раз ударившись, продолжала верить в добродетельную чушь.

Я уже точно не помню, когда окончательно потеряла человеческий облик. Это происходило так постепенно, и необратимый этот процесс ничуть мне не мешал. А как я поняла, что могу летать? У меня выросли крылья. Всё очень просто.
Человека с огромными чёрными крыльями никто не выделил в толпе даже взглядом. Люди перестали верить в чудо. Жить без любви, без мечты, тускнеть, сливаясь с однородной серой массой, смотреть лишённым эмоций взглядом в прекрасное небо...
У меня не было сил кричать. Я просто стояла среди этой копошащейся массы, ища остатки человечности, надежды, доброты... Глухие маски.
Всё, во что я верила, всё, что мне прививали с детства, – всё это оказалось невостребованным, ненужным.
Внутри зрела истерика от собственной неспособности что-то решить или исправить.

ЧАСТЬ 3.

Глава 1. ДО СТОЛКНОВЕНИЕ.

Небо налилось свинцом, кровавой влагой,
Ветер гонит слёзы ночи по стеклу;
Ты сидишь с друзьями, хлещешь брагу,
Смотришь в дно стакана, лишь бы не во тьму.
Отчего-то тянет мрачным сквозняком,
С запахами леса, росным, но мертвящим.
Ветер будто вещий, шёпотом кричащий,
Посмотрел по окнам, крадучись, тайком...
Но время беспощадно, пора Морфею в лапы;
Как чернота пугает, густея за окном.
Глаза – безумно - дики, а тело-тень – крылато;
Она тебя боится и ждёт твой бой со сном.
Как холодно ладошкам, как страшно ожиданье..
Ты проникаешь взглядом в завесу темноты -
Она – бледнее мела, в глазах – одно страданье.
Лицо в крови. А рядом... Наверно, это ты...

Я всего лишь хранитель.
Можно совершать тысячи героических поступков, всю жизнь творить добро, но хранителем не стать. Для этого надо быть вылепленным из определённого теста, – таких людей зачастую никто не понимает... Идеалисты с карающим мечом.
Я получила этот шанс. И что я должна делать с этим даром? Если бы я знала его высшее назначение... Я делала то, что считала нужным. Конечно, я не помогала бедным и убогим, но я видела и испытывала их боль, – что может быть страшней того, что ты понимаешь, а сделать ничего не можешь? Единственным существом, которому я могла бы отдать даже всю кровь, был он... Но я не спешила править его ошибки и решать его проблемы.

Прошел еще один год. Это был абсолютно обычный зимний вечер. Гудки электричек, гул самолётов да едва слышное завывание ветра – вот и весь незамысловатый хор.
Мне стало скучно глазеть на людей, бегущих по домам с только что прибывшего состава, – их заботы, их планы, долги, дети, гости, соседи – неполный перечень бытовухи, не занимали меня больше. Я лишь помогла пожилой заплаканной женщине спуститься с обледеневших ступеней; я ведь знала, что она упадёт, сломает лодыжку... Она пошла дальше, удивляясь, что так легко преодолела лестницу.
Меня стала раздражать единственная явно выделенная мысль всех этих людей – выжить за чужой счёт. «Вот если бы старуха там упала, я обошёл бы это место...», «Этот парень погиб, оттолкнув меня назад, а я ведь мог бы ему помочь, если бы потянул за собой, но тогда бы наверняка сломал бы ногу...», «Я успела ухватить хлеб у этой раззявы, зачем ей две буханки...»
Фу, мерзко... «Вор всё равно вырвет у тебя пакет с продуктами. Ха-ха! И я не подтолкну тебя идти в обход. Незачем. Вот так-то.»
Но мелочная мстительная справедливость портит и без того отвратительное настроение. Ах, если бы я подумала о тебе, моя судьба...

Настроение испортил мне погожий день. Смерть никак не вяжется с ясным небом и щебетом весёлых синичек. Рыжий должен был умереть именно в пятницу. В субботу у меня были уже другие планы.
Проклятие! Когда всё срывается, возникают сомнения. Жалость. Думаю, он достоин только этого чувства. Сделаю ему гадость, и пусть живёт. Моему подопечному нужен глупый друг. А вот Медведь...
Неважно, какая будет погода. Его уже будут ждать на «Октябрьской».
«Не забудь сказать маме: «Я не знаю, когда вернусь...» - это правильно. Ступай, ступай, злыдень. Я брезгую тебя сопровождать..."

Дэн появился, когда уже совсем стемнело. Мне он и нравился, и бесил он меня одновременно. Юный, но мудрый, этот хранитель был слишком остёр на язык, обо всём имел своё мнение, обязательно правильное, и умело ,верно и точно критиковал женскую природу.
Скольких женщин он заставил покаяться в плохом и непокорном поведении, я боюсь даже предположить. Да и методы явно отличались жестокой изобретательностью.
- Ты, кажется, передумала. А как же необходимая жестокость? - он умел разговаривать почти не размыкая неулыбчивых губ.
- Я отличаюсь простотой. Без лишних телодвижений. Рыжий – дурак, на убогих стыдно руку поднимать, - буркнула я и поняла, что мой ответ очень смахивает на оправдание."Вот гадёныш! И ведь умеет всё так обставить..."
- Сама гадина. Тебе положено мстить тем людям, кто умудрился причинить тебе боль, - очень резко, чеканя каждое слово.
- Не мстить, а исправлять ошибки. Если бы я не была столь наивна, у людей не было бы повода меня использовать и унижать, - это правило сидело у меня в голове со дня моего преображения, - Что ты здесь делаешь, кстати? Тебе здесь кто-то в душу плюнул?
- Баба, как обычно, - если это и было подобием улыбки, то весьма гаденьким.
Я начала догадываться. Никогда раньше не задумывалась, кому был предназначен этот малолетний садист. Теперь же ясно осознала и меня это позабавило.
- Догадалась… - он был раздосадован.
- А я-то думала, почему ты так цинично и презрительно отзываясь о ней, ни разу даже не попытался её под машину спихнуть, - мне нравилось его тихое бешенство, отражённое только в глазах.
- На себя глянь. Ты своего возлюбленного так застращала и бредом своим замучила! - фыркнул он и закурил, - Кстати, я-то могу с ней соединиться, а вот ты – вряд ли докажешь свою ему необходимость.
Тут он попал в точку. Преднозначенный должен был добровольно соединиться со своим хранителем, которому будет дан покой. В моём случае об этом мечтать не приходилось.
Дэн расправил свои серебристые крылья. С них посыпался звонкий иней и копоть.
- Ненавижу их. Светлые. Маркие, - у него это не звучало как оправдание, скорее это был краткий комментарий.
- Дэн, а они нас видят? - я спросила без надежды, ожидая ядовитой колкости.
- Если хотят видеть, то да, - так просто, без нравоучительной гримасы, - А ты чего на улице? С бабульками возишься?
- Я всегда здесь его дожидаюсь, веду до дому...
- Хреновый ты хранитель. Его уже час как машина сбила, а ты о поломанных конечностях чьих-то печёшься... Да-да, и не смотри на меня так, ты бы и не почувствовала, ведь он вспоминает о тебе так редко. Надо чаще вылезать из своих грёз и следить за происходящим.
За большой срок успев привыкнуть ко всем видам страданий, я ощутила внезапную боль, вгрызшуюся в позвоночник, поражающую лёгкие, горло, голову.
«Он вспомнил... Вспомнил о тебе...» - доносился сквозь вату ощущений насмешливый голос Дэна.
А я всё видела: и машину, и поплывшие по воздуху каштановые пряди, и звонкий крик боли, и жёсткий удар, шлепок об землю, и кровавое месиво вместо лица, и его рука, хватающая снег на тротуаре... Сжалась, разжалась... И замерла.

Глава 2. МАГИЯ ЧУВСТВ.

Тонкая алая линия,
Яркая, нервно - живая,
Плавно, по белому снегу
Море надежды питает.
Только ведь линия – кровью,
Только ведь снег – белый кафель;
Ну а надежда – с любовью,
Ценностью в несколько капель.

Кто-то скажет в этой ситуации «У меня подкосились ноги». У меня подломились крылья. Если я и двигалась, то так медленно, так вяло, словно шла через толщу чего-то вязкого, густого.
«А если я сделаю так?..» - и твои смеющиеся глаза. «Я хочу прожить жизнь быстро, но интересно...» - твой мечтательный взгляд в небо.
«Если бы ты умер, кто знает, может быть, мне стало бы легче?..» - мои последние слёзы.
Сколько этих мыслей лезет мне в голову! Я смело вошла в двери больницы. Время замерло, замерли люди, зависла аппаратура... Он должен побороться за свою жизнь.

«Чуть слышно её дыхание. И едва различимы на снегу её следы. Белый земной покров искрится под светом раскачивающегося на ветру фонаря. Облезлый зелёный дом нахлобучил на себя фигурную снежную шапку. Горят два окна. Его окно, словно слепая глазница – зияет в ночь. Это окно и притягивает её. В соседнем, - синеватые отблески; там ещё смотря телевизор, прислушиваются к шумам. в доме. Разговоры, шутки... Ей там делать нечего. Его окно – бархатная чернота, его уют и атмосфера детского сна, его запах, его тепло... Крошечное пространство, каморка. Узкое кресло - кровать. На сбитой простыне, завернувшись в одеяло, поджав одну ногу под себя, с разметавшимися по подушке каштановыми волосами спит он.
А на улице очень морозно. Луна скалится во весь урезанный свой уже лик. От мороза звёзды сделались колючими и злыми. Она терпеливо стоит в сугробе, задирая голову к сонному окну.
Телевизор погас.
Ладони чувствуют шероховатости стены, – один взмах крыльями, – и она неуклюже пристраивается на железном подоконнике, сплющивает нос о стекло, до рези в глазах всматривается в тёплый мирок по ту сторону прозрачной преграды.
Тонкие пальцы тихонько барабанят по стеклу. Получается едва слышно. Стук настойчив, навязчив, он вклинивается в зимнюю тишину, в приятную вату сна. Он открывает свои звёздные глаза, в которых прячется ни с чем не сравнимый блеск далёких колючих огоньков. Сонно моргая, смотрит во тьму: за окном идёт снег и сидит она, дрожит и прижимается к оконной раме. Он не верит своим глазам, – но бледное лицо с побелевшими губами – её. Он знает, что окно закрыто и, хотя мозг отчаянно сопротивляется, руки уже справляются с одеждой. Босыми ступнями он чувствует лёд пола, крадётся. Головокружительная лестница, – и каменное сердце пропускает удар, – перед дверью. Руки снова предают и в проём врывается вихрь танцующих зимний вальс снежинок.
Она всё ещё там, с тоской смотрит на ущербную луну. Он ничего не говорит, украдкой щипая себя за руку. Она скользнула вниз, взмахнув искрящимися инеем крыльями. Сердце снова пропустило удар. Он сделал два шага навстречу – она на шаг отступила. Слёзы на её щеках превращаются в ледяные кристаллики. Он снова шагнул к ней, протянул руки. Она задрожала. Глаза искали путь к отступлению. Руки опустились, безнадёжно опали.
Она бросилась к нему. Испуганное объятие, беззвучный крик. Всё осыпалось разбитыми зеркалами, за которыми зияла непроницаемая тьма.
«Где ты?» - его вопрос канул в бездну огромного невидимого мира вечности. Ответа не было...»

Есть много страшных слов : навсегда, никогда, невозможно, невыносимо... Они страшны поодиночке, но если эти слова сочетаются вдруг в одной доле секунды человеческой жизни, становится ясна чудовищная суть сказанного, характеризующая дальнейшую жизнь этого существа, обречённого долей секунды и несколькими страшными словами.
«Вот она, его невыносимая боль; он навсегда изуродован, лицо невозможно восстановить даже близко к первозданному виду; он никогда не увидит свет.»
От её страшного беспомощного крика вылетели все стёкла, рассыпаясь миллиардами многогранных осколков. Она медленно шла по этому стеклянному крошеву, стремясь увидеть и боясь увиденного одновременно.
Как страшно сходить с ума от горя!
«Где ты?...» - гулко прозвучал вопрос. Мир стал молочно-расплывчато-белым.

Он пошевелился, ощущая болезненные судороги в руках и ногах. Окружающее видел смутно, казалось, его глаза открыты под водой. Очень медленно, с огромным усилием он освободил одну руку и протянул её к кому-то расплывчатому, белому. И когда сделал это, увидел, что ладонь и пальцы в крови. Какое-то мгновение он задумчиво разглядывал руку, не сознавая, что происходит, а потом сразу понял, откуда у него это странное ощущение комфорта. Его глаза расширились от ужаса и он звонко, совсем по-детски крикнул с мольбой и протестом:
- Я не хочу умирать!
Но затем, постепенно предоставив всё судьбе, он как бы поплыл в тёплый мир, где нет страха смерти. Он уже ничего не видел, закрыл глаза; звон в ушах заглушал все другие звуки.
Охваченный странной усталостью, он ещё боролся, а когда способность слышать вернулась к нему, он услышал, как сквозь вату, её голос : «Я люблю тебя...» Эти слова эхом повторялись в его голове, но всё слабее и слабее.
Он снова попытался заговорить, попросить о помощи, потребовать...
Собрав остатки сил, надрывно выбросил мысль:
«Где ты?» - и провалился в чёрную пропасть.

Опершись на стену, она смотрела на приоткрытую дверь палаты реанимации. Накричалась вдоволь. Отражаясь от белых стен, крики немилосердно били по её опустевшему сознанию.
Перед глазами стояла страшная картина. Она снова истошно завизжала, отгоняя её. Тишина была ещё хуже. В этой тишине пищали мёртвые машины, бездушные заменители сердца, лёгких...
Она заставила себя войти. Крылья безжизненно опустились и вяло трепетали в такт её дыханию. Он лежал неестественно прямо, далеко запрокинув голову. Прекрасные каштановые волосы сбились в бесформенный узел; лицо было полностью закрыто бинтами.
- Я здесь, - её бескровные губы не шевелились, - Ты чувствуешь, что я рядом?
Линия на мониторе резко скакнула и мир отмер, возвращая шум, свет, запахи и движения.

Глава 3. СИЛЬНЫЕ НЕДУГИ ЛЕЧАТСЯ СИЛЬНЫМИ СРЕДСТВАМИ.

Мир не стал для него ярким. Не ужас – апатия овладела рассудком.
«Я был слеп ко всему миру. Теперь мир стал слеп ко мне».
Чудесные звёздные глаза неподвижно глядели в белый потолок, они совсем потеряли свой живой блеск и осмысленность.
Выпростав руку из-под простыни, он пошарил по сторонам. Разбился стакан. Его блуждающие пальцы поймали.
- Я когда-то уже пыталась разговаривать с тобой, звездоокий. Ты не слышал меня, - её дыхание приятно, как раньше, щекотало лицо.
- Я слышал но не слушал. Я многого не хотел видеть. Где ты? - он повёл рукой.
- Я здесь. - губы коснулись пальцев. - Я без тебя не смогла.
- А я тебя боялся. Никто и никогда не относился ко мне как ты...Твой взгляд...Ты так смотрела на меня...- израненные пальцы погладили её по щеке.
- Я не смогла выразить своих чувств словами. Что значит банальное «Я люблю»? То, что билось во мне, было больше, сильнее..
- Твои глаза... Сейчас я отчётливее, чем когда либо, могу вспомнить, какие у тебя были глаза. Говорящие.
- Спи.
- Я не хочу. Я спал всю жизнь. Ты будила меня, а я не желал просыпаться от своего привычного эгоистичного сна. Когда я только увидел тебя, я словно очнулся, но потом снова углубился в привычный знакомый бред, - он почувствовал горячую капельку у себя на щеке, - Не плачь... Я всегда буду рядом, если ты позволишь. Я слеп.
- Если я скажу «да», ты будешь обречён на покой. На мой покой, - она судорожно вздохнула, – Я существую только для тебя. Для мира я умерла и бесследно исчезла.
- Ты хочешь сказать, если бы со мной ничего не случилось, я никогда бы тебя не увидел? - его пальцы больно сомкнулись на её запястье, - Я бы даже не знал, что ты рядом?
- Ты бы почувствовал. Тем более, я же тебе обещала, - она смотрела в его неподвижные глаза, – Если хочешь жить – забудь. Раны затянутся, зрение вернётся.
«Неужели я не смогу сказать эти страшные слова? Трусиха!»
- Я хочу жить с тобой, - он знал, что обречён, но именно теперь отчётливо это понял.
- Живи.
Что изменилось, никто сейчас уже не скажет. Он быстро пошёл на поправку, цепляясь за жизнь истово, словно чего-то ещё не успел. Лишь свет не проникал в чёрную пустоту под веками. Но он учился жить в темноте, в её специфическом уюте, в её страшном покое.

ЧАСТЬ 4.

Глава 1. ПАРАЛЛЕЛЬНЫЕ МИРЫ.

Она замерла на полуразвалившейся скамейке, в парке, у реки. Это было, пожалуй, единственное место, где тоска природы была сильнее её собственной.
- Здравствуй. - голос ворвался в её сознанье. Ей не надо было даже оборачиваться.
- Здравствуй. - её грустные глаза впитали в себя и вяло падающий снег, и поклонившиеся до земли зиме деревья, и одетую во всё чёрное фигуру. - Я долго ждала тебя.
- А я знала, что дождёшься, - девушка присела рядом и уставилась в глаза собеседнице. - Ты всегда здесь?
- Я там, где он, Ляля. Как...
- Почти нормально. Пытается ходить один, не жалуется... Иногда улыбается. Я знаю, что ты хочешь услышать. Тебя он не зовёт. Не вспоминает.
Её лицо дёрнулось, зашуршали поникшие крылья, побелели костяшки пальцев крепко сжатых рук.
- Мне кажется, он почти не страдает.
- Ты неоправданно жестока, Ляля. Ты винишь меня. Ты справедливо винишь меня. Но я не могла! Хватит! Хватит! Он не звал меня и не ждал моей помощи! - надломленный нечеловеческий голос.
- Но ты бывала в нашем доме, ты ночами сидела рядом с ним, я знаю...- девушка отпрянула от безумных глаз.
- Как ты...
- Да, я видела тебя. Я видела тебя каждую ночь. И он, он так бредил...Ты виновата, ты так измучила его, ночами он видел лишь твои кошмары, твой бред, твою воспалённую фантазию!
- Он видел то, что хотел видеть. - лёд в голосе. Лёд в глазах.- Никогда, слышишь, никогда не смей мне говорить, что он страдал! Вы отобрали его у меня, загнали в свой глупый предсказуемый мир! Он был слеп и раньше.
Ляля подавилась словами.
- Так ты его всё ещё любишь? - нелепый вопрос.
- Я отдала за него жизнь.
- Но он утратил красоту! Ты сама так часто говорила, что он прекрасен. Он слеп. - собеседница искала в её лице хоть каплю разочарования.
- Глупенькая Ляля. Ты оцениваешь внешность, но и требуешь богатого внутреннего мира.
Что значит прекрасная пустая оболочка? Красоту можно оценивать, ею восхищаются, она притягивает. Но что есть красота? Жить с её мраморностью, подчиняться её великолепию, терпеть её давление и сносить восторги других?...Если ты полюбишь человека, ты одаришь даже самого невзрачного своей красотой, он расцветёт для тебя и для мира, скроются все изъяны и все будут восхищаться им, вопреки стереотипам и эталонам. Тебе пора, Ляля...Тётя уже ищет тебя. Иди, мы ещё свидимся, поторопись.
Ляля встала, сделала несколько шагов и обернулась.
- Только во сне, расслабляясь, он зовёт тебя.
- Он ищет меня в реальном мире.

Он шёл по узенькой грязной улице, приближаясь к дороге.
«Чуть более семисот шагов – и я в парке.» Трость звонко постукивала, выбивая фонтанчики ледяных брызг. Неубранные волосы разбрасывал ветер, то опутывая лицо, то собирая за плечами. Огромные синие глаза смотрели в небо.
«Мне нужно её найти.»
Машины с рёвом проносились по дороге, оставляя после себя отвратительный резкий запах и ошмётки грязного снега. Он колебался меньше секунды, – ступил на асфальт, вытянул вперёд левую руку... Визг тормозов. Мат. Скрежет. Снова визг. Снова мат.Чей-то крик. Чья-то рука. Тащит его вперёд. Чей-то голос успокаивает.
- Спасибо.
- Куда тебе?
- Уверяю, туда, куда мне надо, я пойду один.
Он шёл неуверенно, уверенный только в цели своего пути.
- Пятьсот тридцать... Турникет...
Его энергия иссякла. Страх одиночества, беспомощности захлестнул, вцепился в разум, – он топтался на месте, теряя ориентиры.
- Где ты?! - крик повис в звенящей тишине; он безнадёжно прислушивался, желая звука шагов, хотя бы знака чьего-то присутствия рядом. – Где ты?!
- Чего это ты разорался? - насмешливый голос. Злые обиженные глаза.
- Кто ты? Помоги мне... - он кружился, ловя малейший отзвук, жалко улыбаясь неестественной улыбкой.
- Ты дурак, - Дэн резко остановил его и развернул к себе, - Ты голосишь, как перепуганная баба. Таким унизительно-жалким я тебя не знал.
- Дэн, друг... Как ты здесь? Почему не зашёл? - он проглотил оскорбление, осознавая только то, что он не один.
- Здесь? Точно так же как и та, кого ты так жалостливо зовёшь. Как ты отвратителен...
Ты не можешь примириться со своей слепотой? Ты думаешь, что нужен ей? Ты в тягость собственным родителям! А она тебе красиво отомстила. Я-то думал, что она - низкосортная тряпка...Хм-м...А она сильнее оказалась. Ты поступил с ней жестоко.
- Нет... Я не хотел... Она...Мне кажется, она до сих пор любит меня... - его невидящие прекрасные глаза выражали надежду, – Она была в больнице...
- Ты поздновато её вспомнил, - Дэн с удовольствием ударил его. Снег принял его в ледяные объятия, обжёг, проник, растаял от удовольствия.
- Где ты? Где ты? Вы играли в спасение! Она не придёт, ты никогда не увидишь света, к тебе никогда не вернётся твоё лицо! Вот что она тебе не сказала, вот почему ушла. Ты сопливый глупец! - Дэн пнул его в лицо, орошая млеющий снег тёплым кармином, - А ей ведь было больнее!
Его дыхание стало прерывистым, хриплым, полным злости, в том числе - обиды. Удары давались легко, хотелось чьей-то живописной смерти.
А его жертва беззвучно шевелила губами, повторяя единственное слово, доступное уходящему в темноту сознанию: «Помоги.»

Стало тепло. Не было ни боли, ни страха. Он всегда мечтал о такой смерти. Но руки загребали острый снег.
Она неуклюже целовала его разбитые губы.
- Я ведь умираю?...
- Ага. Ещё чуть-чуть. Ты же уже пробовал.
- Тогда было больно...
- А сейчас будет хорошо. Вспоминай о чём-нибудь приятном и уходи.
- Приподними меня, я хочу тебя коснуться...
- Валяй. У тебя вкусные губы...
- А помнишь, когда я делал вот так..
- Здесь не место...
Они говорили и говорили, пока он лежал на операционном столе.
Вокруг был девственно-белый мир и парк, и замёрзшая река, и пронзительное небо. Они снова и снова на редкость точными движениями доставляли друг другу бездну удовольствия. Их смех подхватывал студенящий ветер, разбрасывая брызгами позёмки по дорожкам парка. Они горели посреди зимнего великолепия, одаривая друг друга искрами, сплетая руки и беснуясь от слепящего желания жить...

КОММЕНТАРИИ:
Каждый поймёт эту повесть по-своему. Я просто уверена, что поймёт. И оценит. Она достойна любой, даже негативной оценки. Я ведь не бестселлер писала, а всего лишь историю любви.
Из музыкального сопровождения к этим записям я рекомендовала бы замечательную питерскую группу «Кукрыниксы» и её альбом «Столкновение».

2003-2004 г. THELEMA

Это трудно было назвать одиночеством – юноша воспринимал свое уединение, как благую необходимость, священный долг. Тем более, все его время было занято с пользой: огромная библиотека инквизитора-куратора, его престарелого дядюшки, находилась в полнейшем его распоряжении; здесь, в этой необъятной зале под затерявшимся в пыльном гулком полумраке куполом, он знал любой фолиант, любой свиток. Сквозь узкие высокие окна свет лился внутрь, цветные пятна витражей калейдоскопом лежали на полу. Где-то в углу потрескивал сверчок – все было привычно и уютно.
Юноша хозяйским взглядом обвел библиотеку и удовлетворенно отметил неизменный, созданный им же самим порядок, только вот… На старом дубовом столе лежали доселе невиданные книги в твердых добротных кожаных переплетах с серебряным, немного вытертым тиснением на толстых корешках.
Удивление сменилось радостно-недоверчивым изумлением – куратор давно обещал своему юному родственнику привезти что-нибудь занимательное из довольно частых отлучек в Храм Порядка; старика умиляла тяга мальчика к учению, и он старался исправно пополнять библиотеку своей виллы. Его протеже стал первым в монастырской школе, и куратор счел это высшим знаком; его давнишний друг, архиепископ Упорядоченного, предложил продолжить обучение юноши уже в Храме. А дотоле – пусть отдыхает и наслаждается покоем на вилле своего дядюшки.
«Отчеты Инквизиции», «Судебные процессы против еретиков, дьяволопоклонников, ведьм»… Глаза юноши загорелись интересом, и он присел за стол. Книги были очень стары, но он считал их самыми актуальными. Его родственник любил повторять : «Покуда по земле бродят порождения Неназываемой, находят умы, склонные к совращению, должны гореть костры Инквизиции и воспитываться умеренность и благость».
Погрузившись в чтение, он не заметил, как сместился цветной узор на полу, и притихла прислуга во дворе. Жизнь в этом маленьком мирке текла неизменно размеренно, и теперь наступило время послеобеденного отдыха, дом погрузился в баюкающую тишину.
Чудесные безмятежные дни пребывания под сенью дядюшкиной опеки подходили к завершению: Храм Порядка манил новизной, красотой, мудростью, накопленной веками.
Старый инквизитор предупреждал юношу о всевозможных соблазнах, но, глядя в ясные холодные глаза, смахивал слезу – в своем подопечном он был более чем уверен.
С самых малых лет мальчик воспитывался в его доме. Как только он переступил порог инквизиторской виллы, на старика снизошла благодать. Молчаливый, но не угрюмый, юноша мог поддержать любую беседу, ловко пользовался слабостями людей; он был неизменно вежлив, услужлив, легкая улыбка пряталась в уголках его губ. Но инквизитор знал – юношу не стоило недооценивать, любой, кто переступал грань им же изобретенных принципов, жестоко карался если не полной яда отповедью, то так ласково и мягко отчитывался, что мурашки бежали по коже от странного холодка. Всю женскую часть прислуги юноша игнорировал, оправдывая свою холодность фразой местного капеллана: «Женщина, даже самая благодетельная, завсегда остается сосудом зла, ибо несет на себе печать Неназываемой». С молодыми служанками он вообще не церемонился – сколько слез было пролито, сколько обидных слов высказано, а он продолжал говорить: «И сколько не наставляй женщину на путь добродетельный, спесь ее все одно проявится, и змеиный язык ее, от Неназываемой полученный, станет течь вредоносным сквернословием, что не свойственно богоугодному существу».
Чаще юного господина видели задумчиво бродящим по саду, часами созерцающего что-то, ведомое только ему, или же в библиотеке.
Он откровенно презирал светские мероприятия, и не стремился вступать в полемику со своими сверстниками, такими же подопечными, отчего-то казавшимися ему хамоватыми и невыдержанными. Он не стремился к роскоши, предпочитая скромные наряды, соответствующие его нынешнему положению послушника, а из украшений носил лишь кольцо с обсидианом, подарок отца, погибшего очень давно.
Минуло два часа послеполуденного отдыха, вернулся гомон, запахи, движение воздуха, и юноша с трудом оторвался от книги. Образы спокойных, сдержанных и справедливых в своей жестокости инквизиторов, несущих свет и очищение, так и стояли перед его глазами. Впервые юноша испытал чувство – страстное желание стать таким же, приобщиться к этой святой элите, перед которой склоняют головы и трепещут даже правители конгломератов Союза Миров.
«Нужно немедля поговорить с дядей. Я нашел свой путь и желаю следовать только ему. Никакие перспективы Храма так не влекут меня…» - мысли снова стали спокойными, увял на лице румянец, лишь глаза, серебристые озера, искрились счастьем осознания, словно лед в лучах холодного зимнего солнца.
Он спокойно оглядел библиотеку, словно бы уже прощался со своими единственными друзьями-книгами, и направился к двери. Старый инквизитор после обеда имел привычку сидеть в своем кабинете и заниматься бумагами. Радамант энергичным шагом направился прямиком в его покои.